- Да, у вас уютненько.
- Я имел в виду не бытовую уютность, - чуть растянуто говорит Почечут и барабанит по моему делу длинными, тонкими пальцами, на одном из которых блестит крупный золотой перстень с печаткой.
Я вдруг представляю - всегда у меня не к месту - прораба Гремяко, пришедшего сюда, на кафедру, с драной рукавицей. Беда была с этими рукавицами: возьмешься ею за металл на морозе, и она расползается, как от кислоты. Минус сорок шесть градусов, как говорили ребята, в тени. Спросить его, что ли, про рукавицы…
- Без степени у вас не будет авторитета, - сообщил заведующий кафедрой.
- У кого? - удивился я.
- У вас.
- Среди кого?
- Среди студентов.
Мне говорили, что по средам Почечут принимает студентов у себя на квартире, угощая их печеньем и сухим вином. Он немного играет на пианино. И я тут же представил, как бегают его пальцы, постукивая перстнем по клавишам.
- Мне казалось, что авторитет зависит не от степени, - осторожно замечаю я.
Вот, например, Гремяко считал авторитетным того, кто мог достать рукавицы, бесперебойно подвозить бетонный раствор и без намека вызволить из беды.
- Кстати, после института мне тоже предлагали аспирантуру, - вдруг вспомнил я.
Слава богу, словечка «тоже» он не заметил.
- Ну и почему же вы отказались?
Он не верил, что мне ее предлагали. Я видел, как у него дрогнула кожа на лбу и недоуменно сдвинулась к залысинам. Мне, человеку, он верил - он не верил в ситуацию, ибо от аспирантуры здравые люди не отказываются.
- Я очень любознательный.
- Не понимаю.
- Любознательный был очень, - повторил я, чувствуя, что этого он никогда не поймет.
- Мне кажется, - Почечут заговорил официальнее, - бросить практическую работу и заняться преподаванием вас заставляют какие-то обстоятельства.
- Здоровье, - честно признался я.
- А что с вами? - спросил он текстом, но в подтексте прозвучало: «Этого еще не хватало».
- Я сорвался с опоры в реку. Минус сорок два… в тени.
- Не пойму: это было летом или зимой?
- Конечно, зимой - минус же.
- А при чем здесь тень?
- На солнце было минус сорок, потеплее.
- Ну и как же?
- Меня Гремяко спас, бросился в поток.
- Кто такой Гремяко?
- Прораб. Но он без степени.
Кожа на лбу опять дрогнула. Но теперь она сдвинулась вниз, к глазам. Его полиметаллическая фигура стала чуть напряженнее. Он увидел перед собой не только человека без степени, но и человека, который не ценил ее у других. Я был для него агентом оттуда, из жизни, где он никогда не был и не собирался быть. Моя педагогическая судьба была решена, ибо самодовольные люди иронии не прощают.
- У меня есть две книги, - запоздало и сердито сообщил я.
Одна очерковая - о Сибири и сибиряках, о милых моему сердцу жарках и кедрах. Вторая по специальности - о милых моему сердцу электростанциях.
- Знаю, - почти ласково сказал Почечут, - но по новым правилам к защите принимаются только диссертации.
- Умные правила, - тоже ласково восхитился я.
А ведь нужно было сказать не это. «Борис Михалыч - мы одногодки - вы уже доктор - я простой инженер - как вам удалось - буду тянуться - помогите - вы уже доктор - мы одногодки - Борис Михалыч - о!»
Но я молчал, как затвердевший бетон. А его ждал кофе. Он закрыл мое личное дело и сожалеюще вздохнул. Вопрос, тот главный вопрос, который мне так хотелось ему задать, никак не шел в голову. Почечут, видимо, заметил мое напряжение и ждал. Но того вопроса не было. Тогда я вспомнил другой, отодвинулся и посмотрел на его ботинки. Заведующий кафедрой быстренько убрал ноги под стул…
- А, правда, что вы носите платформы? - спросил я и добродушно добавил: - Для авторитета?